Ведущий — Александр Ярошенко:
15 лет назад Россия молодая, возглавляемая пьяным (не только от власти) руководством, начала наводить конституционный порядок в мятежной Чечне. В России началась еще одна гражданская война. Сегодня гость нашей студии – Юрий СЕРГОДЕЕВ, участник тех боевых действий.
– Кем вы были в 1994 году и как вы оказались на том чеченском военном конфликте?
– В 1994 году я был начальником штаба отряда милиции особого назначения.
– ОМОН?
– Да. До этого я служил в милиции, потом меня перевели в ОМОН и я стал начальником штаба. События, которые развернулись в сентябре 1994 года, заставили ОМОН поехать первыми в командировку в марте 1995 года. В самом начале нас не посылали – в первое время туда ездили местные, тогда еще обходились местными. А когда уже завязли в войне, нужны были новые силы, старых нужно было выводить, потому что они устали – как раз прошло два-три месяца, – начали привлекать Сибирь и Дальний Восток. В марте наш ОМОН по приказу начальника УВД направили в командировку в Чечню. Мы там пробыли 45 дней – полтора месяца.
– Каким было самое сильное впечатление? Что вызвало больше эмоций? Первое впечатление о Чечне, от того, что вы там увидели?
– До этого я служил в войсках, и был в Чечне в 1993 году, был в Грозном. В 1995 году я был там во второй раз. Город был очень красивый – площадь Минутка, фонтаны, красивые здания, чистые улицы (их регулярно поливали). Мы были в командировке, у нас там командно-штабные учения проводились. Я служил в Краснодарском крае. Так получилось, мы там были.
– В первый раз Грозный запомнился вам, как очень красивый город. И вот через два года вы попадаете туда вновь.
– Да, это был красивый и богатый город – там были нефтяники. Мы еще удивились – топливо на заправках было дешевле, чем в Краснодаре. А в 95-м приехали… это был просто кошмар. Мы прилетели в Моздок, оттуда нас на машинах перевезли в Грозный. Это было что-то ужасное. Разруха такая, словно это была черно-белая хроника про Великую Отечественную войну. Все разрушено, везде ходят нищие, просят милостыню. И самое страшное – убрать, видимо, не успели – разбитая, сожженная техника, которая так и не была эвакуирована, так и стояла сикось-накось на улицах города. Как подбили этот БТР, так он и остался висеть. В то время чеченских боевиков выгоняли в горы, и война уже шла в горах, в предгорьях, и просто не успевали заняться мирными жителями. В общем, тягостное впечатление…
– Воевать приходилось, как ни крути, с собственным народом. Гражданская война… Психологически трудно было или вы солдат и приказы не обсуждаются?
– Что самое страшное, неудобное и неприятное в войне… Солдаты – это солдаты. Нас учили – я в свое время окончил военное училище, – что когда война, все враги. Мирные сдаются, а враги гонятся и уничтожаются. А здесь получилась такая ситуация, что днем все мирные, а с наступлением сумерек начинается дурдом. Все те, кто днем был мирным населением – и маленькие, и женщины – становятся врагами. Подвоха можно было ждать от каждого. Первое время мы просто были шокированы, потом с нами проводили занятия. Если мы спрашивали, где находится такой-то, и нам показывали, мы должны были спросить об этом же самом еще у трех-четырех человек, а потом пойти в другую сторону, и в этой другой стороне и находили искомого. В ту сторону, куда они показывали, мы не шли – бесполезно. Мирное население категорически не хотело идти на контакт с Российской армией, с внутренними войсками или с ОМОНом.
– Наверное, надо было знать ментальность этого народа. Мы пришли с танками на их землю.
– Да. Два или три года, когда Дудаеву дали демократию…
– Он три года отдалялся от нас, а мы за этим наблюдали.
– Он зомбировал свое население, что они – это вайнахский народ, что у них идиллия, что они самые лучшие, а дагестанцы, осетины и все остальные – ерунда.
– Идеологически обработаны были капитально?
– Да, мол, чеченцы – это голубая кровь. С этим и дети воспитывались. Он закрывал школы – зачем учиться? На 100 человек – два умных, которые оставшимся 98 человекам вдалбливали это все. На эту почву мы пришли; было страшно. Еще что было трудно – их менталитет. Были конфликты. Например, общение с женщинами. С мужчинами проще – мужчина есть мужчина, они все одинаковые. Поначалу у нас было очень много конфликтов, много проблем. Вот останавливаешь автобус – нужно его досмотреть, обыскать. А там внутри – все женщины. А у нас есть информация – что-то везут. Ну как быть? Обыскивать? Сразу конфликт – мы нарушаем законы шариата. У нас были и представители с МВД, и особисты-фсбшники, которые нас одергивали: нельзя этого делать! Правильно, зачем это нужно? Потом уже мы нашли чеченцев, которые за нас работали. Ну а что делать? Платили им деньги, они пытались на нас работать. Или другой выход находили. Останавливаешь автобус, там два старичка и женщины. Мужчин обыскали, женщин нельзя. Мы этих стариков вызываем и при всех просим: дайте честное слово, что в автобусе нет ничего противозаконного. Молчат.
– Не могут дать слово?
– Да, они врать не могут. Старики врать не могут. Молодые врут; женщины, конечно, врут. А мы пользовались тем, что старики не врут.
– Как лакмусовая бумажка…
– Если молчит – значит, все. Вызываем женщин, отвозим автобус в закрытое помещение, чтобы никто не видел, и там уже его. Но это не наши проблемы. Главное, чтобы никто не видел.
– Юрий Михайлович, самый эмоциональный эпизод той войны – положительный или отрицательный? Что зарубкой осталось?
– (вздыхает) В Чечне зарубкой стало, что туда нагнали всех, кого можно, и просто был бардак в организации войсковых операций. Нам планировали операции. В МВД есть все – вертолеты, самолеты, артиллерия. Мы с ними начинали. ОМОН проводит операцию, у нас четыре-пять раций, мы взаимодействуем с вертолетчиками, с пехотой Российской Армии, с морской пехотой. И такой кавардак получается, что просто кошмар.
– Свои убивали своих?
– Не знали, кто, где зоны разделения. Было трудно. Потом уже, под конец 1995-96 годов, если МВД проводит операцию – все нормально. Если проводят операцию совместно с кем-то, процентов 50, что она уже провалена. Утечки информации и все. Вертолетчики летят – их уже встречают. Если где-то мы выходим сами, то знаем, что там все чисто и все сделаем, как планировали. Самым страшным в Чечне был бардак во взаимодействии. Так же, как в стране – везде генералы. Генерал Российской Армии не хочет понять генерала МВД, генерал МВД, в свою очередь, не хочет понять генерала летчика-вертолетчика. Хотят, но не всегда могут.
– А пушечное мясо – пацаны-солдаты…
– А выполнять задачу надо. Ее ставит сверху верховное командование, командир главного штаба, у него шесть-семь подчиненных по каждому виду родов войск, и эти подчиненные начинают планировать, и вот… Задумка была, что мы должны сделать это так-то и так-то, а получилось совсем не так.
– С высоты прожитого времени судить и трудней, и легче с одной стороны. Ваша оценка того ужаса сегодня, с высоты прожитых 15-ти лет?
– То, что эта операция была нужна, я могу сказать однозначно. Все, кто там был, в командировке в Чечне – солдаты, офицеры, – видя этот бардак и беспредел, который там творился, видя, в какое положение поставили мирное население… Вплоть до того, как мы читали про 30-е годы, когда у крестьян не было паспортов, вот и тогда у населения паспорта отобрали. Они были никто, они в Россию не могли въехать – Дудаев поставил заслон. Вот в таком положении они были. А каково было русским, живущим в Чечне! И не только русским – у них так: не чеченец, значит, русский. Армяне, грузины – это все русские.
– Только черное и только белое.
– Да, да, у них не было середины. Дагестанцы и то у них считались русскими. Поэтому это было нужно. Может быть, это нужно было и раньше сделать. Нужно было сделать, но не так. Это не армейская операция. Я, как офицер Российской Армии, прошел многое – и в Вильнюсе был, и в Карабахе, в Грозном, в Чечне. Могу сказать, что операцию должны проводить те, кто должен от начала до конца нести бремя ответственности: начало, середина и конец. А в Чечне этого не было. И это самое страшное и неприятное.
– Когда президент Ельцин уходил в отставку и просил прощения у страны – вы, наверное, слушали его обращение, – вы чувствовали, что он искренне просил прощения и у вас лично?
– … Знаете, просить прощения у живых, а как просить прощения у мертвых?
Это был непростой разговор. Для чего? – скажете вы. Для того, чтобы помнили и не забывали. А покуда будем помнить, значит, есть надежда, что подобных ошибок не повторим никогда. Всего вам самого доброго. Живите долго.
Источник новости: http://www.amur.info/easy/2009/12/10/1453.html