Ведущий — Александр Ярошенко:
Болеть всегда тяжело, но в разы страшнее и трагичнее, когда болеет ребенок. Когда ставят диагноз-приговор – рак, то это страшно просто до крика. Сегодня гость нашей программы – заведующая отделением детской онкогематологии детской областной больницы, кандидат медицинских наук Татьяна ПУШКАРЕВА.
– Татьяна Ивановна, сколько в нашей области детей, больных раком? Сколько ежегодно выставляется таких диагнозов?
– Ежегодно в нашей области заболевает порядка 19-22 детей от рождения до 18 лет. В настоящее время под нашим наблюдением находятся не только те, кто болеет, но и те, кто уже пережил лечение, которые уже живут нормальной жизнью. Мы наблюдаем их до перехода во взрослую сеть. Порядка 40-50 человек, в разные годы по-разному, но их становится больше. На сегодняшний день диагноз «рак» из фатального становится, скажем так, условно излечимым.
– Лечение онкологических больных очень затратно и высокотехнологично. Что сегодня может предложить детям, больным раком, наша амурская медицина?
– Сегодня она может предложить гораздо больше, чем вчера, потому что медицина не стоит на месте. Наконец-то к проблеме детской онкологии и гематологии все-таки поворачиваются лицом, несмотря на кризис. Руководство, администрация все-таки понимают, что это заболевание не фатально, надо просто уметь лечить, уметь выхаживать таких детей. Конечно, у нас есть проблемы. Они, наверное, есть всегда, потому что наши медицинские технологии на периферии и они запаздывают по сравнению с теми технологиями, которые доступны в Москве, в Санкт-Петербурге, в Екатеринбурге.
– Насколько запаздываем – лет, километров?
– И километров, и лет. Потому что население нашей области маленькое, и чтобы внедрить высокие технологии, надо в разы увеличить затраты в перерасчете на душу населения. Плотность населения низкая; купить один прибор, который будет обслуживать мало людей, убыточно.
– Но жизнь бесценна?!
– Жизнь бесценна, но мы живем в России и должны считать деньги. Хотя у нас не так давно появился магнитный резонанс – методика обследования, сейчас закупили новое оборудование – проточный цитофлюориметр – и мы начнем более тонко диагностировать гемобластозы. Это вообще победа не без участия нашего руководства.
– Хорошо, руководство наше замечательное. Но приходит беда в дом, и все равно родители мечутся между Москвой и Петербургом с анализами, с детьми. Мы не можем полностью обследовать и лечить?
– Безусловно, у нас есть проблемы. И мы озвучиваем родителям эти проблемы. Другой вопрос, в состоянии ли каждый родитель решить эту проблему? Допустим, пересмотр каких-либо гистологических препаратов делают только центральные клиники. Это общепринято. Нужно, чтобы этот приговорный морфологический диагноз посмотрели две клиники. Это и в Москве практикуется, и в Санкт-Петербурге, но они пересматривают за рубежом. И это необходимо, чтобы уточнить. У нас только сейчас заговорили о том, что нужен центр по трансплантации стволовых клеток. Когда-нибудь это будет в Хабаровске, рядом. Пока единственное место – это Москва.
– В вашем отделении дети лежат месяцами, а может, и годами. Это отдельный мир. Какой он, этот мир?
– Разный. Выйдите сейчас за порог студии – там есть добрые люди, есть злые, есть социально-озабоченные, есть люди с разным уровнем образованности, с разным менталитетом, с разными семейными историями. То же самое и в нашем отделении. Разные люди, разные дети… Хотя все дети, они, на самом деле, еще не обременены нашими заботами. Они открыты, они могут общаться, но они очень реагируют на реакцию родителей. Очень. Как настроен родитель – так будет настроен ребенок. Если родитель будет доверять врачу – ребенок тоже будет доверять врачу, и налаживается контакт. Этот контакт очень важен. Родители должны понять, что мы – одна команда, и все, что мы от них требуем, это ради их детей. А требования жесткие.
– Татьяна Ивановна, в онкологии вообще есть место чуду, или нет? Был какой-нибудь случай, когда по всем канонам, по всем анализам человек должен был погибнуть, а он живет?
– Знаете, это бывает. И трудно даже объяснить, от чего это зависит. Я не знаю, от чего это зависит. Лечишь всех одинаково, всем одинаково хочешь помочь, страдаешь, приходишь по вечерам, сопереживаешь, висишь на телефоне… чуда не случается. Другой вопрос – делаешь то же самое. С родителями поговорила, обсудили эту ситуацию – хорошо, если друг друга поняли – и он выкарабкивается. А родители считают, что у них есть свои ангелы-хранители, они ходят в церковь.
– Как говорят, на тонущем корабле атеистов не бывает?
– Да. Такие чудеса случаются. Редко, честно скажу. Хотелось бы чаще.
– Как дети реагируют на смерть? Они же живут в больнице неделями, месяцами, привыкают друг к другу, и вдруг Ваня, Петя, Вика пропадают..?
– Сложный вопрос… Сложнее с подростками. Когда они уже что-то понимают, они начинают бояться, они хотят жить. Со смертью они уже где-то сталкивались. Малышня воспринимает проще – нет кого-то, значит, ушел, выписали. А подростки дружат, перезваниваются, и вот замолкает телефон. Они задают вопросы, всякие разные. И наверное, когда мы им начинаем… врать… они готовы это принять за правду. Они боятся. У нас погибла одна девочка-подросток. У меня дочь работала в отделении, пришла ко мне, рядом села, голову положила на колени и говорит: «Мне так страшно» Это без слез нельзя, понимаете? Сердце не каменное. У нас проблема с кадрами, потому что работать в нашем отделении молодежь уже не может. У нас остались старые медики – они хорошие, добрые, у них, наверное, есть какой-то запас прочности – не окаменелость, нет! – а именно сострадание к детям. Они это уже пропустили через себя. А молодежь приходит и уходит. Работать очень тяжело, морально тяжело.
– Какая зарплата у ваших докторов, медсестер, санитарок?
– В зарплате вопрос первый – из младшего персонала на сегодняшний день у нас в отделении осталась одна санитарка на 14 ставок. Три, ну, пять – если она через сутки будет дежурить. 5 000 рублей в месяц.
– Получается, жить ей некогда – только дежурить?
– Да, если у нее нет детей, никого нет. Требования жесткие – надо, чтобы все в отделении было стерильно. Они обижаются, а есть такие требования. И уходят.
– Пять тысяч за это..?
– Да, за это ей платят 5 000 рублей.
– А медсестра?
– Медсестра зарабатывает 7 000 – 8 000 рублей. Когда она так же через сутки работает, у нее до 10 000 вряд ли доходит.
– Врач?
– Врач тоже получает нерадостную зарплату.
– Хотя бы 20 000 рублей получает?
– Нет. Врач высшей категории, который еще дежурит, заработает в месяц 15 000 рублей. А который придет после института (у нас сейчас есть молодой доктор), получает 6 000 – 7 000 рублей.
– И каждый день смотрит смерти не в глаза, а в зрачки…
– Каждый день.
– Скажите, вы же человек, у вас же семья, дети, радости, проблемы. Нельзя умирать с каждым ребенком. Где силы берете, чтобы жить, радоваться, улыбаться, каждый день видя этот ужас?
– Силы, наверное, в том, что дети выздоравливают. Так радуешься за них… Вот ребенок вышел из реанимации, пришел к нам в отделение, а мы ему так рады – он победитель, это же победа!
– С того света вернулся?
– Да, он смог, он пришел. Это радость, и ты радуешься вместе с ним, летаешь на крыльях, пока опять кто-то не заболел, опять не затяжелел… не ушел… Тогда другое…
– Сколько лет вы работаете в онкогематологии?
– С 1993 года, 16 лет.
– За годы, прожитые на земле, за годы, отданные детской онкогематологии, какую жизненную философию вы вынесли для себя?
– Твори добро несмотря ни на что. Просто твори добро.
– Нет больше радости?
– Да, наверное, так.
– Татьяна Ивановна, от имени наших телезрителей, от телекомпании «Альфа-канал» позвольте вручить вам эти цветы. Спасибо вам. Живите долго-долго.
В нашей жизни и в нашей области есть многое – тонны золота, километры нефтепроводов, две электростанции и море леса. Мы живем практически на таблице Менделеева, но зачастую у нас не хватает денег на главное – на лечение собственных детей. Поэтому берегите себя и своих детей. Всего вам самого доброго.
Источник новости: http://www.amur.info/easy/2009/11/18/1436.html